Джулиан
Джулиан лежал, уткнувшись лицом в жесткое покрывало – такие всегда стелили поверх кроватей в дешевых мотелях. Ему было сорок шесть.
Его жизнь закончилась, как плохой спектакль: раньше заявленного в афише времени. Джулиан понял это мгновенно, как только заметил того парнишку из ордена в доме Тони, связного... Было сложно удержаться от ядовитого вопроса: «Сколько мне еще осталось, доктор?»
Осталось немного, это тоже было предельно ясно. Может быть, день, максимум три. Орден не нуждается в свидетелях-долгожителях.
Тони, черт бы тебя побрал, ну что ты наделал?.. Что, тварь? Проворовался? Продался? Наследил в каком-нибудь важном деле? Ладно, можешь пока не отвечать. Я упрямый, спрошу еще разок на том свете.
Если бы я только пришел к связному на полчаса позже!.. Или хотя бы, увидев пару капель крови на косяке и глубокие царапины вокруг замочной скважины – Тони сменил замок неделю назад и сам не сумел бы привести его в такое состояние – догадался бы не сбегать по лестнице, а подняться наверх и переждать там. Но нет, хватило же беспечности спуститься вниз и столкнуться со своей смертью лицом к лицу. (И как, однако, легко говорить о себе, словно о мертвом, в прошедшем времени!) Парнишка был хорош, как я когда-то: неприметен, с цепким взглядом и пружинящей походкой. Скорее всего, получил задание «зачистить» квартиру связного. Оно и понятно: если уж кровь осталась снаружи, можно себе представить, что там внутри. А что будет со мной, даже представлять себе не стоит.
И все-таки у него есть последнее желание.
Ее зовут Николь.
Николь
Все было ровным счетом так же, как и всегда. Обняла любимого, как-то по-кошачьи потерлась щекой о его щеку – «колючий, колючий!» - обхватила руками, прижалась к нему. Довольно равнодушная к поцелуям, она чувствовала себя счастливой в его объятиях. Это было ни на что не похожее ощущение: бесконечное счастье, от которого хочется умереть здесь и сейчас, и проступающая сквозь него невыносимая мука от того, что оно не может длиться вечно. В такие моменты Николь совершенно теряла способность мыслить и вся, до самого донышка, отдавалась чувствам и ощущениям. Возлюбленный странник, из всех лучший, не мой, навек отданный навек дальным странам, воле ветра в море, полетам стальных птиц и чужим замыслам. Нет, мой, все-таки мой, хотя бы на эти мгновения, когда я вдыхаю запах твоего одеколона. Господи, увижу ли тебя снова, обниму ли? Любимый, любимый, из всех лучший... нет, не разомкнуть объятий...
Обычно она спрашивала, когда он вернется – и только теперь не стала, сама не зная, почему. Стоя у приоткрытой двери, она молча смотрела, как он спускается по лестнице. Казалось, каждый шаг дается ему с трудом.
Он знал все и ничего ей не сказал.